Белая орхидея

Андрей Петрович сразу понял, что в соседней палате поселилась дама эксцентричная. Ещё ни разу до этого он не видал, чтобы санитарки, медсёстры и даже всегда хмурый главврач боялись зайти к кому-то из пациентов. «А кто это у нас теперь тут поживает в четыреста восьмой?» — пытался он выведать у дежурной, которая принесла ему обед. «Какая-то бабка сумасшедшая! Всех старух-соседок разогнала, не знаем, куда расселять», — пробурчала та и плеснула компот в стакан так резко, что забрызгала фартук.

Разумеется, Андрей Петрович, знаменитый авантюрист и сердцеед, не мог остаться равнодушен. Только вот соседка всё никак не выходила в коридор на обычную для их пансионата прогулку. «Да лежит там Нина Ивановна. Она после перелома шейки бедра сама и не ходит особо», — призналась ему одна санитарочка лет пятидесяти, с которой они были в особо дружеских отношениях. «А чего это вы так интересуетесь?» — не смогла она сдержать нотки ревности в голосе и всю оставшуюся смену немного дулась.

Конечно, Андрей Петрович стал искать достойный предлог, чтобы проникнуть в соседскую палату. Однако судьба подыграла к нему. К даме приехал взрослый внук — и повёл её гулять по коридорчику. Она, маленькая, тощенькая, с костылём под одним плечом, держалась за внука и всё жаловалась: «Лежат эти старухи, охают, ахают. Подыхать, поди, собрались». Они останавливались у каждой скамеечки, чтобы присесть — передохнуть. «Вот дуры набитые. Все младше меня, со здоровыми ногами, а подыхать собрались!» — не успокаивалась она. Внук кивал, затем поднимался, подавал ей руку — и они шли дальше. Что-то в выражении её лица казалось Андрею Петровичу знакомым, но он никак не мог понять, что.

Тут она заметила его. Несмотря на катаракту разглядела: статный мужичок, опрятный, улыбается во всю ширь своей вставной челюсти. Помладше, конечно, но когда это было минусом? «А знаешь ли ты, как я нравилась матросам в своё время? Да только что они мне? Я с генералами водилась», — неожиданно выдала Нина Ивановна. Внук, не ожидавший таких откровений, подскочил со скамейки и потёр ладони о штаны — те всегда потели, когда он волновался. «О, а я как раз служил на флоте», — подсел к ней Андрей Петрович. Внук почувствовал, как вспотела его спина.

С тех пор медсёстры не входили в палату Нины Ивановны без Андрея Петровича. Только он мог успокоить своенравную старушку. «Ну что ты, Ниночка, разве стоит из-за них всех волноваться?» — спрашивал он и подавал ей лекарства, которые она в иные разы выплёвывала. «Ну, давай я тебе подушечку поправлю», — кружил он возле ее кровати, когда ей ставили капельницу, а она всё не давала руку. При этом медсёстры искоса смотрели на Андрея Петровича: теперь им совсем не доставалось от него комплиментов.

А он всё пытался найти подход к Нине Ивановне. Сидел на стульчике возле её кровати, слушал про молодость, про генералов, что расставалась со всеми без оглядки; про родной её городок на Дальнем Востоке, про единственную дочь, про внука — «парня хорошего и толкового». Но душевного разговора всё равно как-то не выходило: могла она резко оборвать свой рассказ и прогнать Андрея Петровича. «А какой у бабушки любимый цветок?» — спросил тот, когда внук в очередной раз пришёл в пансионат.

Так в палате Нины Ивановны появилась белая орхидея. Нина Ивановна, конечно, пыталась делать вид, что ничего не заметила, но как-то подобрела и даже стала слушать истории Андрея Петровича о службе, о жёнах, о том, как любил ездить на рыбалку и вёл для каждой рыбки счёт в специальной тетрадочке. «Так и измерял длину, вес, когда поймал», — хвастался он. А когда вечером шёл к себе в палату, то чуть-чуть отодвигал орхидею от окна — чтобы утреннее солнце не обожгло нежные цветы.

«Руки! Вы словно две большие птицы», — то и дело напевала Нина Ивановна после обеда. «Как вы летали, как оживляли всё вокруг!» — тянула она. Но всё никак не могла вспомнить, чем же заканчивался припев — и жутко расстраивалась. «Ну-ну, Ниночка, ещё успеется, вспомнишь и споёшь мне», — успокаивал её Андрей Петрович, хотя знал, что времени у них остаётся всё меньше. Внук рассказал, что бабушку положили только для планового поправления здоровья — к концу месяца она опять вернётся домой.

Теперь часто делились они друг с другом историями из жизни. И как-то она рассказала ему забавный случай: она тогда впервые приехала в Ленинград, и прямо на Витебском вокзале у неё выхватили чемодан — ищи-свищи. И тогда молодой матросик бросился за вором — и догнал же! И сейчас ей казалось, что тем матросиком точно был Андрей Петрович: и учился он тогда как раз в Ленинграде. Но об этом она уже, понятное дело, предпочитала молчать. А Андрей Петрович лишь лукаво улыбался.

Когда пришёл день выписки, Андрей Петрович помог собрать вещи: разложил по пакетам лекарства, одежду и конфеты, которые тайком от санитарок они ели по вечерам. Нина же Ивановна разрешила проводить себя до выхода: и внук впервые за много лет видел, как она кому-то кроме него доверяет вести себя под руку.

«А что, орхидею не заберёшь?» — спросил внук, помогая Нине Ивановне залезть в машину. «Да больно нужна она мне», — буркнула та. Не любила она никогда сентиментальностей, так с чего вдруг что-то должно поменяться? Но Андрей Петрович только рассмеялся — вот как она сводила с ума своих генералов!

Но когда машина отъезжала, то Нина Ивановна всё-таки не выдержала и обернулась посмотреть на Андрея Петровича. Тот махал рукой и беззаботно улыбался. «Руки! Как вы могли легко обвиться, и все печали снимали вдруг…» — вспомнила она конец припева и быстро отвернулась от окна.

А Андрей Петрович вернулся к себе, отвесил пару комплиментов медсёстрам («Ну наконец-то наш сердцеед пришёл в норму! А то мы уже и соскучиться успели!»), посмотрел телевизор. В коридоре ему тоже были рады — а то почти месяц не выходил из комнаты этой взбалмошной дамы, совсем позабыл друзей по пансиону. «Ну чего вы», — примирительно улыбался он и с удовольствием слушал бабские разговоры.

Постепенно жизнь вернулась в норму, о Нине Ивановне никто и не вспоминал. И только Андрей Петрович продолжал ухаживать за маленьким капризным цветком — белой орхидеей — и время от времени припоминал, как много лет назад, ещё во времена учёбы в Ленинграде, догнал вора на Витебском вокзале и вырвал у него потёртый чемоданчик. Вернул он его худенькой женщине со слегка раскосыми чёрными глазами: она была затянута в строгое бордовое платье, а от рук её исходил сладкий цветочный аромат. Весь запыхавшийся, со съехавшей набок бескозыркой (вот стыдоба-то!), он тут же позвал её на свидание и лучезарно улыбнулся — никто ещё не мог устоять перед его улыбкой. «Может быть в следующий раз», — засмеялась она тогда и ушла без оглядки.