зимнее

снежинки стеклянные —

стёклышки —

режут слои эпителия.

город мигает гирляндой,

шипят панельные,

как будто кот шипит

на войлочные игрушки.

людей душит лень,

и кота она тоже душит.

по улицам белая патока льёт,

заплывая в промокшие ноги.

многие

рыбами бьются об лёд,

лёд разбивают немногие.

или зима какая-то

слишком сейчас усталая,

или, вовсе сказать, простая,

ничего, как обычно, нового,

наверстаем.

январь дышит мартом:

дурное его дыхание,

осуждающее дыхание —

полевая мята,

разговор «на вы»,

палящие сороковые

в ревущие шестидесятые,

а наша пятьдесят четвёртая —

мёртвая.

преддверие холода наступает

гордо

в венке из лавра.

у всех работающих — работа,

ничего, как обычно, нового

и подавно.

нового ничего

до этого вот момента:

город вспарывает живот,

пролетает год.

в нём снежинки стукают по щекам,

оставаясь там,

а в небе вскипает взвесь.

зима здесь.

***

Комната. В этой коробке рассыпан мрак.

Стелет на окна потрёпанный белый флаг

Рвущейся пеленой из тугого льна.

Полная тишина.

Воздух сжат, сжёван, но выплюнут да сожжён,

Мысли роятся, чтоб вылезти на рожон.

Я оглушён, и причина всего одна —

Шумная тишина.

Мысли со скрипом и скрежетом прутся вон;

Быть одиноким — не самый простой закон.

Капает в темечко, память изъев сполна,

Долгая тишина.

Гибкость симметрии статики, увлеки,

Выломай стены, касайся моей руки,

Ибо коснётся, безбожно собой дурна,

Страшная тишина.

Вяжут узорами тени, вплетая жуть,

Ноги прижав к груди, я не мог уснуть,

В каждом содеянном будет моя вина —

Время забыть о снах.

Тихо. Так тихо,

что треск от погасших ламп

Слышится гомоном, стадом тигриных лап,

Роющих яму, предчувствуя наш уход.

Страх закрывает рот.

Тихо. Так тихо...

Давление жмёт виски,

Сам от себя завоешь в момент тоски.

Нет ничего. Ни выкрикну, ни шепну.

Я выбрал тишину.

Именно здесь и приходит пора понять:

Голос — твоя исписанная тетрадь,

Не закрывай её, чтобы в конце пути

Звуки смогли спасти.